Неточные совпадения
«Видно, не дано этого блага
во всей его полноте, — думал он, — или те сердца, которые озарены светом такой
любви, застенчивы: они робеют и прячутся, не стараясь оспаривать умников; может быть, жалеют их, прощают им
во имя своего счастья, что те топчут в грязь цветок, за неимением почвы, где бы он мог глубоко пустить корни и вырасти в такое дерево, которое бы осенило всю жизнь».
Здесь она называла его ласковыми
именами, здесь она улыбалась ему
во сне и, протягивая руки, шептала слова
любви.
Во имя свободы человек может пожертвовать
любовью,
во имя социальной справедливости может пожертвовать свободой,
во имя жалости может пожертвовать научным призванием и т. д.
Во имя этой
любви,
во имя припадания к лону матери отвергалось в России рыцарское начало.
Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, — и уж, конечно, ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной
любви, свободной и великолепной жертвы их
во имя твое.
Кружок — да это пошлость и скука под
именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля
во всякое время и
во всякий час запускать свои неумытые пальцы прямо
во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному старику, носят на руках стихотворца бездарного, но с «затаенными» мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и
любви, а перед женщинами молчат или говорят с ними, словно с книгой, — да и о чем говорят!
Любовь, которой пожертвовали и которую подавили
во имя свободы или жалости, идет в глубину и приобретает особый смысл.
Нельзя отказаться от
любви, от права и свободы
любви во имя долга, закона,
во имя мнения общества и его норм, но можно отказаться
во имя жалости и свободы.
Меня пленяла жертва
любовью во имя свободы, как пленяла и свобода самой
любви.
Бог присутствует не в
имени Божьем, не в магическом действии, не в силе этого мира, а
во всяческой правде, в истине, красоте,
любви, свободе, героическом акте.
— А в Кирилловой книге [Кириллова книга — изданный в 1644 году в Москве сборник статей, направленных против католической церкви; название получил по первой статье сборника, связанной с
именем Кирилла Иерусалимского.] сказано, — отозвался из угла скитский старец: — «Да не будем к тому младенцы умом, скитающися
во всяком ветре учения,
во лжи человеческой, в коварстве козней льщения. Блюдем истинствующие в
любви».
Бог — Творец этого мира, отрицается
во имя справедливости и
любви.
Бог Отец потому и творит мир, что у Него есть Сын, что в Нем пребывает бесконечная
Любовь:
во имя Сына.
Служители божества предвечного, подвизаемые ко благу общества и ко блаженству человека, единомыслием с нами изъясняли вам в поучениях своих
во имя всещедрого бога, ими проповедуемого, колико мудрости его и
любви противно властвовати над ближним своим самопроизвольно.
Как они смеялись над ним! Как весело провели они эти полчаса, в продолжение которых Тейтч, на ломаном немецком языке, объяснял, как сладко любить отечество и как сильна может быть эта
любовь! И что всего замечательнее: они смеялись
во имя той же самой"
любви к отечеству",
именем которой и Тейтч посылал им в лицо свои укоры!
И ей казалось, что сам Христос, которого она всегда любила смутной
любовью — сложным чувством, где страх был тесно связан с надеждой и умиление с печалью, — Христос теперь стал ближе к ней и был уже иным — выше и виднее для нее, радостнее и светлее лицом, — точно он, в самом деле, воскресал для жизни, омытый и оживленный горячею кровью, которую люди щедро пролили
во имя его, целомудренно не возглашая
имени несчастного друга людей.
Прошу тебя
во имя нашей прежней
любви: никаких расспросов, объяснений, упреков или попыток к сближению.
Письмо начиналось, как начинаются обыкновенно все письма такого рода, — изъявлением сыновней
любви и покорности и нижайшею просьбою передать заочный поклон всем родственникам, «а именно, во-первых» (тут с точностию обозначены были
имена и отечества дражайшей родительницы-матушки, дедушки Кондратия, Дуни, братьев, приемыша, всех сосновских теток, двоюродных братьев с их детками и сожительницами, упомянут даже был какой-то Софрон Дронов, крестник тетушки Анны).
— Да
любви мало-с. Вы говорите: идея не воплощается до сих пор потому, что она очень широка, а посмотрите, не оттого ли она не воплощается, что
любви нет, что все и
во имя любви-то делается без
любви вовсе.
И
во имя этой
любви, т. е. пакости, губит, — что же? — половину рода человеческого.
— Что,
во имя какой-то не вполне вселяющей доверие
любви, она пренебрежет громаднейшим состоянием, а что это глупо и неблагоразумно, скажет, конечно, всякий».
Вы, райского вербовщики спасенья,
Во имя ли
любви вы громоздите
Для ваших жертв священные костры?
Бутон…пошел вон!.. Я знаю, двадцать лет я с вами и слышу только эту фразу или — молчи, Бутон! И я привык. Вы меня любите, мэтр, и
во имя этой
любви умоляю коленопреклоненно — не доигрывайте спектакль, а бегите — карета готова.
Между тем интрига
любви идет своим чередом, правильно, с тонкой психологической верностью, которая
во всякой другой пьесе, лишенной прочих колоссальных грибоедовских красот, могла бы сделать автору
имя.
Старик говорил о
любви, о прощенье, о долге каждого утешить друга и недруга «
во имя Христово»…
Во имя высшего, отвлеченного закона справедливости, а вовсе не по внушению живого чувства
любви к собратьям, вовсе не по сознанию тех прямых, настоятельных надобностей, которые указываются идущею перед нами жизнью.
Во имя грядущего льется здесь кровь,
Здесь нет настоящего, — к черту
любовь!
Вера в чудеса, подтверждающая, по их мнению, истинность исповедания, была главное, вера же в самое учение Христа была дело второстепенное, часто и вовсе забытое или непонимаемое, как, например, это видно в Деяниях же, из казни Анании
во имя Христа, учителя
любви, прощения.
Учение о непротивлении злу насилием не есть какой-либо новый закон, а есть только указание на неправильно допускаемое людьми отступление от закона
любви, есть только указание на то, что всякое допущение насилия против ближнего,
во имя ли возмездия и предполагаемого избавления себя или ближнего от зла, несовместимо с
любовью.
Если человек решает, что ему лучше воздержаться от требований настоящей самой малой
любви во имя другой будущей большей
любви, то он обманывает или себя, или других и никого не любит, кроме себя одного.
Учение о непротивлении злу насилием не есть какой-либо новый закон, а есть только указание на неправильно допускаемое людьми отступление от закона
любви, есть только указание на то, что всякое допущение насилия против ближнего,
во имя ли возмездия или предполагаемого избавления себя или ближнего от зла, несовместимо с
любовью.
Творение есть акт не только всемогущества и премудрости Божией, но и жертвоприносящей
любви, он совершается ради наслаждения бытием «другого», становящегося,
во имя тварного «добро зело», безграничной
любви к творению.
Здесь дан недосягаемый идеал религиозной праведности, добродетели не ради кантовского «добра», но для Бога, не
во имя мертвого долга, но всецело из
любви к Творцу и заповедям Его.
У нас един пастырь, а мы его овцы,
Си́лен все нам дати, си́лен и отняти,
Мы его не видим, а глас его слышим:
«Заповедь блюдите, в
любви все ходите,
Во Христово
имя везде собирайтесь.
И вот нежное, воздушно-трепетное, светлое чувство, не укладывающееся ни в слово, ни в мысль, превращается в засушенный препарат — черствый, серый, легко ощупываемый и безнадежно мертвый. И
во имя той именно
любви, которую Толстой проповедует, хочется протестовать против него и к нему же приложить его же слова...
Я
во всю жизнь мою не переставал грустить о том, что детство мое не было обставлено иначе, — и думаю, что безудержная погоня за семейным счастием, которой я впоследствии часто предавался с таким безрассудным азартом, имела первою своею причиною сожаление о том, что мать моя не была счастливее, — что в семье моей не было того, что зовут «совет и
любовь». Я не знал, что слово «увлечение» есть
имя какого-то нашего врага.
Невозможно и не должно отказаться от
любви во имя долга, социального и религиозного, это рабье требование, отказаться можно только
во имя свободы или
во имя жалости, то есть другой
любви же.
Фанатик
любви может совершать величайшие злодеяния и насилия
во имя идеи
любви, вытеснившей свободу, справедливость, познание и т. д.
Но нельзя жертвовать
любовью к ближнему, к живому существу, к Божьему творению
во имя совершенно отвлеченных идей справедливости, красоты, истины, человечества и пр.
Тогда она требует отречения и жертвы всяким творческим вдохновением, хотя бы то было вдохновение
любви к ближнему,
во имя отвлеченной идеи личного совершенства и богопослушания.
Но и наоборот, человек может пожертвовать несомненной ценностью своей свободы и своего дела в мире, ценностью семьи и ценностью сострадания к людям
во имя бесконечной ценности
любви.
Но жертва
любовью, подавление ее в себе
во имя творчества может явиться источником человеческого творчества.
И необходимо побеждать в себе злую волю к отрицанию ересей и обличению еретиков
во имя полноты Божественной истины,
во имя общения с Богом,
во имя свободы и
любви.
Человек иногда жертвует
любовью, в которой видит величайшую ценность и благо,
во имя ценности другого порядка,
во имя сохранения особенным образом понятой свободы,
во имя семейных привязанностей,
во имя жалости к другим людям, страдающим от этой
любви.
Для человека Бог есть цель, предмет его
любви, тот,
во имя кого он совершает творческие акты.
Слишком дорожащий жизнью и избегающий смерти бежит от рока
любви, жертвует ею
во имя иных задач жизни.
Любовь ко всему живущему, ко всякому существу, превышающая
любовь к отвлеченной идее, и есть борьба со смертью
во имя вечной жизни.
Законническая этика решает вопрос очень просто: если происходит столкновение нравственного долга с
любовью, хотя бы и обладающей высшей ценностью, то нужно пожертвовать
любовью во имя нравственного долга, если происходит столкновение ценности чисто нравственной с творческим призванием в познании или искусстве, то нужно пожертвовать творческим призванием
во имя ценности чисто нравственной.
И
во имя этой отвлеченной
любви люди готовы принести в жертву ближних, живого человека.
— Вздор, — отвечала я, — вот ради Ирочки-то я и пойду туда. Ведь я ничего еще не сделала, чтобы доказать ей, что я ничего не боюсь, и заслужить ее
любовь. Ну, вот пусть это и будет моим подвигом
во имя ее. И ты не мешай мне, пожалуйста, Люда!